24) Воспоминания Владимира Галл, майора в отставке, участника Великой Отечественной войны.
Улыбка надежды.21 Февраля 1950.
Шел февраль 1945 года. Советские войска вели бои в Шнайдемюле (сейчас это польский город Пила). Однажды вечером капитан Александр Цыганков и я отправились на агитмашине на передовую для выполнения боевого задания. Ехать пришлось недолго: передовая проходила по центру города. Поставив агитмашину у полуразрушенной стены, мы с микрофоном спустились в подвал, который, как мы надеялись, станет для нас надежным укрытием,женская фигура,
Задача, которую мы выполняли, была и простой, и сложной. Простой потому, что легко говорить правду: положение немецких солдат было безнадежным, и судьба города была уже решена. Мы призывали их сложить оружие и сдаться в плен. А сложной потому, что наша правда была не по душе фашистским офицерам и они приказывали открывать интенсивный огонь, чтобы заглушить наши голоса, заставить замолчать. Так было и на этот раз.
По традиции, мы начали с "музыкального вступления" – популярного шлягера "Розамунда". В этот момент немцы обычно огонь не открывали, видимо, с удовольствием слушая свою любимую песенку. Но сразу за последним музыкальным аккордом мы включали микрофон, обращаясь к солдатам с призывами, и тогда начинался ад кромешный. В ту сторону, где стояла агитмашина, обрушивался град снарядов, и грохот разрывов заглушал наши голоса. Но мы все же продолжали передачу, ибо надеялись: несмотря на артиллерийскую канонаду, кто-то из немецких солдат наши слова все же услышит. И, может быть, они помогут (если не всем, то хотя бы кому-нибудь) преодолеть страх перед русским пленом, внушаемый геббельсовской пропагандой, и спастись.
Но вот первая часть передачи закончилась, и снова мы запустили бравурный мотив теперь уже другого шлягера. Обычно, услышав музыку, гитлеровцы прекращали обстрел. Такой же реакции мы ожидали и на этот раз, тем более что звучала песня "Блондес Кетхен", которая была очень популярна среди немецких солдат. Однако на этот раз противник повел себя иначе. Видимо, сдавали нервы. Обстрел не только не прекратился, но стал еще более ожесточенным. Снаряды и мины ложились все ближе и ближе, от их разрывов дрожали стены дома. Очевидно, нас засекли и взяли в артиллерийскую вилку. Каждую минуту можно было ждать прямого попадания, от которого нас бы не спас и массивный свод подвала. А наверху, как в насмешку, из громкоговорителя лилась веселая мелодия, и вокальное трио горланило пошлые слова припева: "Так, как моя красотка Кете, не целует никто на белом свете..."
Нужно было немедленно выключить проигрыватель, который находился наверху, в машине. Саша Цыганков молнией выскочил из подвала, и песня тут же оборвалась на полуслове. Потеряв ориентир, умолкла и вражеская артиллерия. Наступила такая тишина. Вдруг на ее фоне мы услышали стоны, доносящиеся из отдаленного угла подвала. Мы с Сашей бросились туда и обнаружили несколько плачущих пожилых немцев, истощенных и обезумевших от страха и голода. Это были городские жители, спасавшиеся от уличных боев. Выяснилось, что они забрались в этот подвал еще до того, как к дому подъехала наша агитмашина. Конечно же, мы успокоили бедняг, объяснили им, что никто не собирается расстреливать их или угонять в Сибирь...
Глаза несчастных отсвечивали голодным блеском. Мы с Сашей отдали им все съестное, что было в наших полевых сумках - бутерброды, сухари, куски сахара. Прошло более 62 лет с тех пор, но я до сих пор помню, как дрожали руки этих людей, тянущиеся к бутербродам, и то, с какой жадностью они ели их. Помню еще улыбку, освещающую их изможденные лица, - робкую, растерянную, по-детски радостную.
Такую улыбку я позже видел ни один раз, в других городах и при других обстоятельствах. В конце апреля 1945 года наши войска освободили город Бернау. Командующий 47-й армией гвардии генерал-лейтенант Перхорович назначил временным комендантом этого города лейтенанта Конрада Вольфа, немецкого антифашиста, служившего в нашей армии. На плечи совсем еще юного офицера (ему было всего только 19 лет!) лег тяжкий груз сложнейших обязанностей. Мы, его друзья и сослуживцы, помогали ему. В те несколько дней, когда Конрад был комендантом, его команде удалось сделать многое. Еще шли ожесточенные бои, но мы уже заботились о мирных жителях Бернау. Необходимо было, прежде всего, обеспечить их хлебом, другими продуктами питания. Не работали водопровод, канализация, электросеть, разрушенные во время боевых действий. Нужно было восстанавливать в городе нормальную жизнь, а сделать это было настолько трудно, что почти невозможно.
Командование армии всячески помогало. В наше распоряжение были откомандированы солдаты инженерных войск, которые получили необходимые стройматериалы. Из армейских продовольственных складов населению города были выделены хлеб, сахар, консервы. Вдумаемся в этот факт: фашизм еще не был разбит окончательно, мы несли потери на фронте, а те, кто был в тылу, испытывали нужду и лишения. И все же мы делились всем, чем могли, с «ненавистными немцами». Что говорить, наши чувства по отношению к ним были, разумеется, непростыми, неоднозначными! Могу сказать одно: даже в самые тяжелые дни войны мы не отождествляли немецкий народ с немецким фашизмом.
Вечером того дня, когда мы освободили Бернау, я проходил по улицам города и вдруг увидел, как на четвертом этаже одного из домов внезапно распахнулось окно, и в его проеме появилась женская фигура. Было видно: еще минута - и женщина выбросится на улицу (нацистская пропаганда запугала всех своими измышлениями о зверствах "русских варваров"). Я, что называется, взлетел по лестнице и едва успел удержать несчастную от гибельного шага. Рыдая, она опустилась на стул. Я хорошо владел немецким и стал горячо объяснять ей, что Советская Армия пришла сюда не для того, чтобы мстить немцам, а чтобы уничтожить фашизм. Женщина успокоилась, вытерла слезы и робко, застенчиво улыбнулась.
А неделю спустя мне снова довелось увидеть такую улыбку, и не одну! В начале мая на разрушенных улицах освобожденного Берлина вокруг дымящихся полевых кухонь толпились старики, женщины и дети. Каждый из них получал от советского солдата в белой поварской куртке миску горячего супа и кусок хлеба. Улыбка надежды, озарявшая лица голодных немцев, напомнила мне и о ночи в Шнайдемюле, и о вечере в Бернау...
