Воспоминания о прошлом.
1-го мая мы оказались в центральной части Берлина в районе Кройцберг. Наш взвод был расквартирован на улице Йоркштрассе. Отделение занимало два подъезда. Машины стояли на улице, у подъездов. Выход из подъездов был на улицу. Жителей не выселяли. Нас разместили по квартирам. Некоторые жители прятались по подвалам, но вскоре вышли оттуда. Мы потеснили хозяев и заняли несколько комнат в квартирах подъезда.
Я впервые увидел, как люди жили и как надо жить. Многие квартиры были похожи на наши коммунальные, с той разницей, что в них жило не несколько семей, как в наших коммуналках, а у каждого члена семьи была своя спальня. Полированная мебель, разнообразное кухонное хозяйство, идеальная чистота – все это бросилось нам в глаза. Впервые, после длительного времени, я помылся и спал в кровати.
В квартире, где нас разместили, было несколько женщин и подросток, по имени, кажется, Титрих. Мы его называли модным в то время именем Тито. Этот подросток работал на одном из заводов по ремонту газогенераторных автомобилей, говорил, что много сажи с автомобильных деталей приходилось счищать. Кто и где отец семейства, мать семейства или уклонялась от ответа, или скудные знания немецкого языка не позволили мне понять ее ответа.
А «переводчиков» в роте у нас было двое: я и с первого взвода пожилой бывший учитель Шендерук, у которого знания немецкого языка не отличались от моих. Я больше разговаривал с младшей дочерью хозяйки, Эльзой, которая по возрасту была моей ровесницей, или немного младше меня. Я старался, как можно больше говорить, мне хотелось пополнить скудные знания немецкого языка. Видя, что я все свободное время нахожусь с Эльзой, ее младший брат сунул мне презерватив. По-видимому, это была инициатива хозяйки или самой Эльзы. Презервативом я не воспользовался - скоро мы уехали из Берлина.
А солдаты в возрасте не терялись. Однажды меня попросили четыре наших солдата, чтобы я сходил с ними и хоть что-нибудь перевел, о чем говорили их избранницы. Взяли они мешок продуктов, перешли на противоположную сторону улицы, в доме на первом этаже позвонили в квартиру. Открыла почти голая девица. У нее был ажурный лифчик и буквой «Т» поясочек, вместо трусов. Девицы засуетились: нас было пятеро, а их – четверо.
Я их успокоил, сказал, что я пришел, чтобы знать, где солдаты находятся. Эти девицы обрадовались, что я хоть как-то могу изъясняться на немецком языке. По их рассказам, они были артистками Берлинского театра, их дома разбомбили, поэтому они живут вместе в этой квартире. Может быть, это было так, в самом деле, а, может быть, это были проститутки. Я попрощался с ними, а мои коллеги остались у них до утра. Некоторые наши солдаты подхватили в Германии венерические болезни.
Личный состав роты был из сельской местности, в большинстве своем малограмотные, поэтому, кроме расхожих слов «фриц» и «капут», никто немецкого языка не знал. Немцы русского языка не знали, поэтому мне приходилось быть ротным «толмачом».
Первоначальный испуг жителей Берлина постепенно проходил. Командующего нашей армией генерал-лейтенанта Н.Э.Берзарина назначили комендантом г. Берлина. Образовались в районах комендатуры, где жители города должны были регистрироваться и получать карточки на продовольственный паек. За время двухнедельных боев жители Берлина продовольствием не снабжались, хотя оно в Берлине было. Нас распределили по комендатурам.
Я обслуживал комендатуру, располагавшуюся на улице перпендикулярной улице Йоркштрассе, недалеко от места нашего расположения. В комендатуру возили продовольствие из товарной станции Лихтенберг, расположенной в восточной части Берлина, или из холодильников. Возили картофель, муку, сахар и другие продукты. Грузили, в основном, немки. Для разгрузки автомобиля солдаты оцепляли участок улицы, и всех, кто попадался, заставляли разгружать автомобиль.
Был один курьезный случай. Среди задержанных оказался один не очень старый крупный мужчина, который сопротивлялся разгружать автомобиль. Когда я у него спросил, почему он отказывается от работы, он ответил, что он не немец, а еврей. Я, как мог, объяснил ему, что мы пришли освобождать всех, не только евреев, и спросил его, как он уцелел: всех евреев немцы расстреливали. Он что-то объяснял, но я не понимал его объяснения. После этого разговора он, как и другие, под дулами автоматов бодро переносил мешки с сахаром на второй этаж комендатуры.
Питались мы вместе с хозяевами квартир, хотя у соседнего подъезда была наша походная кухня. Хозяева были довольными. Разнообразных продуктов на складах было много и нам никакой проблемы не составляло оставить при разгрузке в кузове приглянувшиеся продукты, которые мы привозили в квартиру.
Однажды командир отделения Гловацкий после возвращения из комендатуры сел в мою машину, взял одного солдата, и мы поехали на винный завод. Половина склада завода горела. Мы опустились в подвал. Под ногами хлюпало разлитое вино. Рядами на металлических стеллажах стояли ящики с закрытыми бутылками с вином.
О вине с детства у меня сложилось представление, что оно должно быть сладким и вкусным. В детстве мама давала нам вишневый кисло-сладкий компот и говорила, что это вино. Таким я его и представлял. Еще раньше, будучи в Польше, командир роты капитан Коляско поставил мне в кузов бочку с вином и сказал: «Я знаю, что сам ты пить его не будешь, но не давай пить никому». Этот его приказ я выполнил не полностью. Один раз попробовал, оно кислое, больше не прикасался к нему, зато отказать другим не мог. Бочка стояла в переднем углу кузова. Отстегивали тент и через шланг многие любители причащались.
На Берлинском винном складе я искал сладкое вино. Из ящика брал бутылку, отбивал об металлический стеллаж горлышко и пробовал. Мы набрали примерно десяток ящиков. Больше лень было носить. Все вино оставили на квартире, где жили.
Были в роте два командира взвода: один родом с Волги, другой осетин. Оба были молодыми, вышли в офицеры из довоенных сержантов. Хотя и был приказ Жукова о суровых наказаниях за грабежи, насилие, соблазн был большой. И они начали находить понравившихся им девушек. Бывшие довоенные сержанты, они имели низкое образование, немецкого языка не знали, поэтому иногда меня привлекали в качестве переводчика.
Один раз командир взвода дал мне отрез из материала, похожего на материал плащ-палатки, и сказал мне: «Найди портного и сшей себе форму, с тобой, оборванцем, стыдно ходить». Я действительно выглядел не в лучшем виде: сшитые мной в Дидерсдорфе брюки под шинелью были хороши, а без шинели выделялась передняя часть, рубашка была грязной и рваной. Я спросил у хозяйки, где можно найти портного, мне указали на соседний подъезд. Взял я отрез, кусок несоленого сала, которое приходилось перевозить из холодильника в комендатуру, нашел портного. Это был кошут, онемеченный поляк. Он снял мерку, а на другой день форма была готова.
За Висло-Одерскую операцию командиров взводов нашей роты наградили орденами Красного знамени, повысили в звании и они щеголяли этим. Как-то моему командиру взвода приглянулась молодая немка. Он дает мне команду: «Пойдем со мной, будешь переводить». Заходим в квартиру. Он мне говорит: «Скажи, что я комендант и буду в их квартире жить». После того, как я им это сказал, они не одобрили этого или я не понял их. Я сказал своему командиру, что они не согласны, после чего он делает свирепый вид и говорит мне: «Скажи им, что здесь будет размещено двадцать солдат, кровати и другую мебель убрать» После этого хозяева запричитали: «Нет, нет, пусть будет офицер».
Я в форме, сшитой кошудом. Берлин. Май 1945 года.
За свои подобные проделки позже оба офицера поплатились. Когда часть передислоцировалась на восток, мы проезжали город Черновцы на Буковине. На швейной фабрике наши «молодцы-офицеры» увидели девушек и хотели прорваться на территорию фабрики, но их начал останавливать директор этой фабрики. Будучи пьяными, они его избили. Как оказалось, директор фабрики был Героем Советского Союза. Наших офицеров забрали в комендатуру, и больше мы их не видели.
После обеспечения Берлинских комендатур нас перебросили на вывоз станочного оборудования из немецких заводов Берлина, отходивших в зону оккупации Союзников, в восточную часть Берлина. Руководили отбором и отправкой станочного оборудования, присланные из Союза специалисты, одетые в военную форму. Они внешне отличались от фронтовых офицеров. Одеты они были в форму, пошитую из хлопчато-бумажного материала, форма на них сидела мешком.
Обычно нагружали автомобили немцы, в основном, немки. Погрузка шла с немецкой аккуратностью, но медленно. Это, по-видимому, было в их интересах: затянуть эвакуацию авиационных заводов. Пока шла погрузка, я шастал по цехам, по инструментальным кладовым. Ничего не смысля в стандартах на инструменты, я задался целью собрать гаечные ключи размером от пяти миллиметров с интервалом один миллиметр. При сдаче автомобиля американцам весь собранный мною хлам пришлось выбросить.
Пришлось увидеть, где жили восточные гастарбайтеры. Это были чердаки, помещения без окон, всякие неприспособленные помещения. Везде валялась деревянная обувь восточных гастарбайтеров и спецодежда с нашивками «Ost» (Восток). На дверях приличных туалетов и на некоторых дверях помещений висели таблички «Nur fur Deutsch!» (Только для немцев!). Мы тыкали на эти таблички немцам, но они говорили, что это работа гитлеровского режима. Когда сроки с эвакуацией авиационных заводов подпирали – прислали воинские части. Тяжелые многотонные станки спускали по лестничным клеткам, иногда отбывая отдельные части. Но так работа намного ускорилась. Сначала мы отвозили оборудование на станцию Бернау, а позднее – в восточную часть Берлина на пристань реки Шпрее.
Есть справедливая поговорка: «Кому война, а кому мать родна» Мне пришлось быть свидетелем, как многие офицеры наживались на войне. Оборудование, отправляемое в Союз, особенно ценное, заколачивали в добротные ящики. А присланные из Союза спецы вкладывали в эти ящики разные ценные вещи для домашнего употребления. Оборудование шло по указанным на ящиках адресам. Дальнейшая судьба вещей, уложенных вместе с оборудованием, мне не известна, но догадаться можно, в чьи руки они попадали.
Приходилось вывозить ценности из Рейхсбанка и склада хранения ценных вещей, сдаваемых населением на хранение. На автомобили, в качестве старших, были посажены старшие офицеры. Моим руководителем был подполковник. Нам грузили полную машину чемоданов с ценностями, и мы их отвозили на железнодорожную станцию города Бернау, находящуюся северо-восточнее Берлина. Обочины дорог в Германии местами были обсажены яблонями. Об этом я вспомнил потому, что во время описываемых мною событий на деревьях были уже мелкие кислые яблоки, которые попадали через открытую переднюю форточку брезента кузова в кузов.
По дороге в Бернау подполковник приказал мне свернуть с дороги и остановиться в кустах. Он послал меня в кузов. Оттуда я подавал ему чемоданы, а он потрошил их. Подобрал простыни и сложил в них приглянувшиеся ему вещи и спрятал их в кустах. На обратном пути мы забрали узлы и завезли на квартиру в Берлине, где он жил. Меня он заставил нести вещи на второй этаж.
Не растерялся и наш командир роты капитан Коляско. Вместо Бернау он сгрузил вещи в Петерсхагене, где располагалась наша часть.
Пригород Берлина Петерсхаген. Лето 1945 года. Я сижу крайний справа. У дерева сидит помощник командира взвода Маткубовский. Стоит справа Онищук, у дерева – Оганесян, сидит слева Пидченко, лежит в первом ряду слева балагур из Бердычева. Фамилий остальных не запомнил.
Был еще такой случай. Наша часть после передачи западной части Берлина союзникам передислоцировалась в восточный дачный пригород Берлина - Петерсхаген. Местный житель шепнул кому-то из командования батальона, что в Берлине есть ломбард, где много ценных вещей в несгораемых сейфах. На мою машину посадили этого немца, трех солдат, в кабину сел офицер, не из нашего батальона, и мы отправились в Берлин.
До нужного дома немного не доехали – были сильные завалы, поднялись с инструментом на 2-й этаж. Там лежал обгоревший снаружи сейф. С трудом его вскрыли. В сейфе было много разных вещей: много колец, часов, каких-то украшений. Некоторые часы были с цветами побежалости от температуры при горении дома. Выгружая все это, мы, солдаты, и себе набили карманы.
Когда вся процедура с очисткой сейфа закончилась, и ценности были уложены в мешки, офицер построил нас и приказал выложить из карманов все, что мы успели положить себе в карманы, хотя это была мизерная часть содержимого сейфа.
При этом он прикинулся большим патриотом: произнес целую речь, говорил, что наша страна разрушена, много детей сирот, поэтому все эти ценности пойдут на содержание детских домов, и нам, солдатам-освободителям Европы, не к лицу зариться на детское добро. Наверное, он был каким-то замполитом или работником особого отдела. Конечно, детям-сиротам от этих ценностей ничего не досталось. Не такие были эти люди, чтобы делиться с обездоленными. А я, все же, "заначил" одни карманные часы, правда, не золотые, с цветами побежалости на крышках, без стекла, с грубыми стрелками и заклепками, вместо цифр, предназначенные для незрячих, но служили они мне долго.
Когда мы стояли в Петерсхагене, комбату надо было приобрести мотоцикл «Цундап». Занимался приобретением его старший адъютант (может должность у него была другая, но все его так называли). Водитель комбата на «Виллисе», офицер из штаба и я выехали в Берлин. Въехали в зону союзников. Обратили внимание на то, что войск на территории Западного Берлина было, в отличие от нашей зоны, мало. Стояли часовые у штабов. Нашли нужный адрес, переговорили с хозяином, заехали по моей просьбе на квартиру, где мы стояли, на улицу Йоркштрассе. Хозяйка достала бутылку вина, из прежних запасов. Пить мы ее не стали, а поехали в открывшийся для офицеров военторг.
Пока мы сидели в «Виллисе», офицер принес из военторга бутылку водки и кусок колбасы. Налили и мне немного. До этого мне никогда не приходилось пить водку. Поставляли из Союза в Берлинский военторг продукты и напитки отличного качества. Мне, после этой пробы, больше не приходилось пить такую водку и закусывать такой вкусной колбасой.
С самого начала пребывания в Берлине я нашел план города и изучил его улицы. Ориентироваться в Берлине было просто: с центра города с площади Александерплац радиально расходились улицы по всем направлениям. На углах каждого перекрестка стояли таблички с названием улицы. Да и транспорта было мало: только наши военные автомобили. Немногочисленные немецкие машины были трехколесными и были окрашены в желтый цвет.
День Победы мне запомнился так. 8 мая мне дорогу перекрыли поставленные на главных перекрестках наши военные регулировщики, чего раньше никогда не было. Впереди по перпендикулярной улице шла дюжина черных длинных легковых автомобилей. Такие автомобили я увидел впервые. Проезд не открывали, и я развернулся, поехал по другой улице, переехал полуразрушенный мост через канал и добрался до места дислокации на улицу Йоркштрассе.
На легковых автомобилях ехала делегация для подписания капитуляции Германии. Целый вечер все передвижные радиостанции объявляли на русском, английском, французском и немецком языках о подписании акта о капитуляции Германии. Начался салют: стреляли все из всех видов оружия. Был сплошной грохот. Ночь была теплой, и мы не спали долго. Если после занятия Берлина из окон висели белые флаги (простыни), то 9-го мая начали появляться флаги стран-победителей.
Война войной, а мой больной зуб не переставал меня донимать. В Берлине, как сейчас в Москве, было много объявлений о частнопрактикующих врачах. Я записал два адреса зубных врачей. По одному адресу поехал, а дом был разрушен. По другому адресу врач был на месте. Он запломбировал мне зуб, какие-то напутствия давал, но я его не понял. Через несколько часов зуб стал ныть. Я начал грызть сухарь, чем, по-видимому, нарушил пломбу. Вскоре мы уехали из Берлина, а зуб разболелся еще больше.
С зубами маялся не только я, многие пожилые солдаты бедствовали еще больше меня. С одним из таких коллег по зубам мы пошли в соседний с Петерсхагеном поселок к зубному врачу. Ему вырвали два зуба. Когда врач посмотрел мой зуб, то сказал, что его надо лечить. Но я настоял, чтобы он его вырвал. Врачу не оставалось ничего другого, как починиться глупому солдату. Сделал он мне укол, я от него опьянел, стал рвать зуб. Вырвал, как мне показалось, с частью кости, на которой сидел зуб.
Веселыми мы возвращались в часть, ничего не болело. Но через несколько часов, к вечеру, началась сильная боль. Я прополоскал рот холодной водой, но боль усилилась.
Размещались мы в двухэтажном доме, построенном на участке, подобному нашим современным особнякам «новых русских». Отличались эти особняки от наших тем, что заборы у границ участков были низенькие: бетонное основание и низкая ажурная металлическая ограда. Всю ночь я бегал по участку от одного забора к другому, пытаясь заглушить боль. Под утро, когда на соседнем участке наш повар разогрел воду в котле, я прополоскал рот теплой водой и почувствовал облегчение. Рот был распухший, лицо перекошенное. Целый месяц у меня болело место, где был раньше зуб.
Когда мы находились у Одера, немецкая авиация покоя не давала. Кроме обстрелов и бомбежек велась гебельсовская пропаганда: сбрасывались листовки на занятые нами позиции. Как-то замполит поставил перед нами задачу, прочесать лес, где располагалась наша техника, собрать все листовки, ни в коем случае их не читать и сдать эти листовки ему.
По-видимому, замполит считал нас за безмозглое быдло. Как можно было не прочитать, оказавшись один на один с листовкой, написанной крупным шрифтом, в лесу. До Берлина оставалось 80 километров, а листовки призывали сдаваться, переходить на сторону Германии, стращали новым оружием, от которого нас ждет кровь, смерть, истребление, спекулировали на том, что мы защищаем чуждые нам интересы, интересы Америки и Англии. Неужели кто-то из нас мог поверить этому бреду? Мне были знакомы обращения с пленными: нечеловеческое отношение, голод, расстрелы. Вместо того, чтобы, собрав нас, прочитать эти листовки и прокомментировать содержимое, он приказал: «Не читать!». А листовки эти читали все, кто их находил.
С замполитом у меня и раньше был один разговор. Мне попалась книжка на украинском языке «Устим Кармелюк» Львовского издания. В школе мы проходили это произведение, но другого автора. Когда замполит заметил, что я читаю, подошел ко мне и сказал, что эту литературу читать запрещено. Я спросил его: «Почему запрещено? Она написана по-нашему». Но замполит забрал книжку, ничего не ответив, ушел. Я не очень жалел, потому, что я эту книжку почти дочитал. Но на заметку замполит меня поставил, я это чувствовал.
У нашего замполита всегда была работа. Однажды, когда мы располагались в предместье г. Берлина Петерсхагене, он собрал батальон на политинформацию. Тема политинформации: «Наше отношение к местному населению – немцам». Поводом послужило вот что. Служил в нашей роте солдат Луценко. Он был родом из Волгоградской области. По его рассказам его жену арестовали за спекуляцию. До призыва в армию у него с женой были плохие взаимоотношения, об этом он говорил, когда мы были в Польше. Находясь в Берлине, он познакомился с немкой, жил с ней, обещал жениться на ней. Из Петерсхагена в Берлин нам часто приходилось ездить, поэтому Луценко не составляло труда при встрече с этой немкой в Берлине дать ей адрес дислокации части. Разыскивая Луценко в Петерсхагене, эта немка обратилась в комендатуру. После этого случая, Луценко у нас больше не служил, а нам прочитали длинную нотацию.
Чуть позже, в этом же Петерсхагене, произошли два неприятные случая. Летом весь полк собрали на плацу, нас усадили на декоративную травку, по-видимому, искусственно посаженную. Меня разыскал незнакомый мне офицер и мой командир роты капитан Коляско. Офицер спросил меня: «Будет суд. Мне сказали, что ты знаешь немецкий язык. Ты сможешь переводить?» Я ему ответил, что знаю немецкий язык только в объеме школьной программы, кое-что из домашнего обихода за короткое время усвоил, но переводить серьезные вещи не могу. От меня отстали.
Переводил кто-то в гражданской одежде, по слухам – особист. Судили двух солдат из соседнего батальона. Изрядно выпив, эти солдаты решили ограбить, живших на виллах, немцев. Зашли на одну виллу, там была одна женщина в возрасте 70 лет. Оказалось, это была русская эмигрантка. Собрали они кое-какое барахло. Один, который помоложе, изнасиловал эту старушку, за ним другой, возрастом постарше. Когда насиловал другой, то первый грозил ее зарезать ножом. Который помоложе, изнасиловал ее вторично. Когда стали уходить, молодой предложил ее прикончить, но второй отговорил от расправы.
Эти солдаты были насколько пьяны, что не заметили, как старушка вытащила у них документы, а дальше, через немецкую администрацию и нашу комендатуру эта старушка дала ход делу. Вызывают потерпевшую. Это была холеная старушка. На вид она была гораздо моложе семидесяти лет. Спрашивают, нужен ли ей переводчик. Она ответила: «Я в совершенстве владею русским языком». Дальше обо всем этом рассказывала. Говорила, что у нее уже чувств нет, а они ее насиловали. Солдаты объясняли свои действия тем, что были очень пьяны. Одному дали шесть лет, а другому четыре года.
После вынесения приговора по этому делу началось слушание другого дела. Один солдат, по национальности азербайджанец, стоял на посту у склада горюче-смазочных материалов, расположенном в сосновом лесу. В это время местные девочки собирали ягоды. Этот солдат-часовой подозвал одну девочку и изнасиловал ее. Чтобы она не плакала, он дал ей часы. Мать этой девочки сразу же забила тревогу. Была экспертиза. На суде солдат сознался, что у девочки оказались его часы. Солдату дали восемь лет. Весь полк сидел молча, понурив голову. Было очень стыдно за своих сослуживцев.
Уже в Брежневские времена меня иногда приглашали, как Заслуженного изобретателя Российской Федерации, на мероприятия по воспитанию молодежи. Мое выступление было посвящено роли технического творчества. Выступал и Маршал авиации (фамилии не помню, помню, что он был высокого роста), который рассказал о роли авиации в Отечественной войне. Мы с ним сидели рядом, я у него спросил: «Почему так свирепствовала немецкая авиация у Одера, а нашей авиации не было видно?» Он мне ответил: «У немцев аэродромы были рядом, а наши аэродромы были далеко». Я об этом и без него знал: мне приходилось принимать участие в перебазировании наших аэродромов поближе к линии фронта.
Еще до берлинского наступления нас готовили к встрече с союзниками. Ротный старшина разорвал простыню, выдал нам по клаптю материи и приказал подшить подворотнички. Я, как и все другие солдаты, подшил подворотничок к грязной гимнастерке. Этим подготовка к встрече с союзниками ограничилась.
С союзниками – американцами, англичанами и французами - пришлось встречаться на немецких дорогах. Приходилось часто ездить по трассе Магдебург-Берлин, по ней ездили и союзники. Дорога была идеальной, поэтому мы часто обгоняли американскую колонну, а они нас. Среди водителей у них было много негров. Автомобили у них были марки «Джемси». У англичан были другие машины, не похожие на американские. У французов автомобили были всякие, в основном, старые. Американцы, в отличие от англичан, были добродушными, были большими спекулянтами, как тогда говорили. Форменные гимнастерки у них были с короткими рукавами. На руку они нанизывали десяток часов и предлагали нам их купить. Некоторые из них знали русский или украинский язык.
В Германии мы без дела не сидели. Перевозили разные грузы в Польшу, переезжая через образовавшуюся границу в районе Франкфурта на Одере. Один раз пришлось принимать участие в обмене пленными и перемещенными лицами с американцами.
В восточной части Германии нам посадили в машины бывших пленных англичан и французов. Со мной в кабине сидел французский офицер. Русского языка он не знал, так же как я французского. Объяснялись на немецком, знания которого у нас с ним были одинаковы. Привезли их в один из лагерей в Западной оккупационной зоне.
После высадки английских и французских пленных мы въехали в другой лагерь, где находились наши пленные и гражданские лица, угнанные на работы в Германию. Впервые они увидели русских солдат в погонах. Некоторые плакали, встретив нас, своих, после длительного пребывания на чужбине. Их освободили американцы, обеспечивались они питанием по норме американской армии, за месяц поправились. Среди них были симпатичные девушки в платках, хотя было лето. Как нам рассказали пленные, которых мы перевозили, - это были стриженые. Когда американцы освободили пленных и гражданских, сами обитатели лагеря стали выявлять тех, кто жил с немцами, с охраной. В наказание их постригли. Перевезли всех пленных и гражданских в наш лагерь, расположенный в восточной части Германии. После американского пайка, в новом лагере им пришлось туго. Паек был плохим. Их рассортировали: кого домой, а кого на север в шахты.
Автомобили американцы нам давали взаймы по «ленд-лизу», поэтому их надо было возвращать. Мы отогнали машины в район порта Любек, выстроили машины в ряд, выложили перед каждой машиной инструмент. На нескольких машинах, уже в кузовах, мы возвратились в часть. Дальнейшая судьба этих машин такая: американцы перегнали автомобили на стоявший в порту корабль, на котором стоял пресс, превращавший автомобили в брикеты, которые отправлялись на переплавку. Скоро, после сдачи автомобилей, мы уехали из Германии.
Автор вышевказаных воспоминаний 12 января 2014 года написал мне письмо, - ( Прочитал отрывок из моего сайта (25) послевоенная служба в Германии. Моих сослуживцев, наверное, нет в живых. Вспомнил 1945 год. Спасибо )
Сослуживцы Василия ОТЗОВИТЕСЬ. Пишите на адрес oni-r26@rambler.ru
